Зинаида Рихтер. В Хевсуретии (1923)
Фрагмент из книги Зинаиды Рихтер "В солнечной Абхазии и Хевсуретии" Издана в 1930 году в серии "Библиотека пролетарского туриста". Автор посещал Хевсуретию в первые годы после завоевания Грузии, в 1923 или 1924 годах. Попутно присутствует небольшое описание Пшавии. Сколько тут реализма, а сколько вымысла, сказать сложно. Но вроде убедительно.
 
rihter.jpg
 
Хевсуры — воинственное грузинское племя, живущее в горах Восточной Грузии, очень древнего происхождения. Хевсуры носят длинные, до колен, вышитые бисером рубахи (род стихаря). Во всех торжественных случаях они появляются в рыцарских шлемах, с панцырной сеткой, со старинным булатными мечами и щитами.

Хевсуры разделяются на две касты: занимающихся мирным трудом — пастухов и хлебопашцев, и воинственных, делающих набеги и грабящих соседние племена — пшавов и тушинов. (К этой фразе прошу относиться не очень серьезно.)

В Тифлисе историк-профессор, рассматривая со мною карту Закавказья, сказал: “Постарайтесь пробраться в Хевсуретии до Шатили” (последнее хевсурское селение у перевала на Северный Кавказ). Однако на деле оказалось, что добраться до Шатили гораздо труднее, чем это представляется, глядя на карту.

Благодаря товарищескому содействию председателя душетского исполкома я отправляюсь в Хевсуретию на прекрасном гнедом иноходце, в сопровождении надежного милиционера тов. Сулаберидзе, родом из Кутаиса, с усами, как у запорожца, и добродушнейшей физиономией.

Первое время дорога идет почти все время низом, по берегу реки. По сторонам — лесистые и зеленые пшавские горы, местами обглоданные стадами до плешей. При дороге кое-где попадаются заколоченные облупившиеся здания лавок и духанов с выбитыми стеклами, со следами обстрелов. Эти разрушенные здания остались на память о восстании, которое было поднято в Хевсуретии полковником кн. Челокаевым, действовавшим в согласии с меньшевиками. (имется в виду восстание Кайхосро Чолокашвили 1922 года)

Не доезжая до Магарос-Кари, у моста — памятник. Здесь трагически погиб председатель Тионетского исполкома тов. Сургуладзе, старый коммунист, работавший в Сибири. Гибель тов. Сургуладзе совершенно непонятна, — он пользовался любовью и уважением решительно всех слоев населения. Тов. Сургуладзе был послан в Хевсуретию для установления советской власти и организации кооперативов. Из Магарос-Кари тов. Сургуладзе возвращался с отрядом милиционеров. Когда он выехал на мост, из леса, с горы по нему открыли огонь. Раненый в ногу и живот, он прожил еще несколько часов. И с удивительным мужеством успел отдать все последние распоряжения.

Из Магарос-Кари нас не отпустили одних без местного милиционера. К нам присоединился молодой подвижный гуриец тов. Датико.

...Дорога идет по берегу пшавской Арагвы. Пo сторонам — неуклюжие громады пшавских гор, тяжелые, слонообразные хребты. Пшавские селения расположены высоко в горах из опасения нападений. Свои стада (баранту) пшавы вынуждены, вследствие нападений кистов и хевсур, угонять за тридевять земель — в Пасанаур. Пшавские крестьяне, зажиточные, живут главным образом скотоводством, у многих свыше 2000 голов баранов.

Пшавский пейзаж грубоват, особенно по сравнению с изящными видами Сванетии. Но чудесно селение Чаргали, родина Важа Пшавели, известного пшавского поэта.

Пшавели был первый пшав, дошедший до петербургского университета. Вся жизнь его протекала в нужде и заботах. Долгое время он был сельским учителем. В год несколько раз приезжал он на лошади в Тифлис, привозил с собою полный “хуражин” рукописей и оставлял их своему издателю за двадцать рублей, на полный его произвол. Потом снова возвращался в горы творить легенды и песни. Тов. Датико указал мне на чуть видное на вершине довольно высокой горы селение Хоми:

“Там мы будем ночевать”.

Добравшись до первого двора и ограды из камней, выдерживаем нападение презлых собак.

Тов. Датико ведет нас к знакомому пшаву. Зажиточный хозяин: дом крыт железом (единственный в селе), камин — признак наивысшей культуры (у других очаг). На полу, вдоль стен, бурдюки, в которых хранится бараний сыр. Большой медный котел полон желтым топленым маслом. Под потолком подвешены окорока, бараний жир, копченая и вяленая рыба.

Нас встречают радушно, как самых дорогих гостей. Меня усаживают на низкую тахту, крытую ковром, со множеством подушек. Датико и Сулаберидзе устраиваются поближе к очагу, курят и беседуют с хозяином. Я не понимаю по-пшавски, но догадываюсь, что добродушный Сулаберидзе немножко хвастает мною и преувеличивает мою миссию. Он достает со дна папахи номер газеты, который я ему подарила, и, значительно подняв указательный палец, читает по складам: “Известия Центрального Исполнительного Комитета”...

По-детски он упрашивает меня достать карту и показать хозяевам Тифлис, Кутаис и другие города. Ко всеобщему изумлению и восторгу я нахожу на карте селение Хоми.

Как переводчик тов. Сулаберидзе не годится, слишком горяч, говорит больше от себя.

Устав его останавливать, я прибегаю к помощи тов. Датико.

Узнаю, что пшавы платят налоги за землю, скот, за пользование пастбищами и лесом. Эти налоги наш хозяин-пшав не считает для себя обременительными. Единственно, чего бы он хотел от правительства, — это защиты от хевсуров и кистов, нападающих на скот.

Вся семья, не исключая мужчин, приступает к священнодействию — приготовлению ужина. Хозяин собственноручно, выбрав из деревянного корытца самый жирный кусок баранины, приготовляет фарш. Женщины месят тесто и раскатывают его на тонкие лепешки, которые передаются мужчинам. Те кладут в тесто фарш и лепят пирожки, похожие на сибирские пельмени. Стол заменяет род лавки, на которой старуха-пшавка расставляет кувшины с аракой и блюда с дымящимися пельменями, которые едят с острой приправой из толченого чеснока. Ножей и вилок не полагается, едят руками. Женщины ужинают отдельно.

Во время ужина двери распахиваются: вбегает молодой пшав с винтовкой в руках и, совсем как в водевиле, начинает искать, куда бы спрятаться. Увидав милиционеров, он несколько успокаивается и рассказывает, что за ним гонятся и хотят убить братья женщины, которую он увез из соседнего села и на которой желает жениться. Женщина согласна, но братья не отдают ее за него. Милиционеры, взяв винтовки, уходят с ним и возвращаются только поздно ночью, не совсем твердо держась на ногах. Дело улажено. Братья пошли на мировую. По этому случаю, конечно, зарезали барана и попировали на славу.

Пшавские женщины показали мне землянку, не больше собачей конуры, вырытую в нескольких саженях от дома. В такие землянки женщины должны удаляться на время родов.

Собираясь лечь спать в верхнем этаже, где мне постлали, я, к своему удивлению, заметила на соседней кровати покойника, накрытого простыней. В ногах — зажженная свеча, бутылка с аракой и яблоки. Я приподняла простыню. Оказалось, что это не покойник, а всего только вещи покойного: головной убор из башлыка, черкеска, надетая на голубой бешмет, пояс, кавказские сапоги, в головах — свернутая бурка, в ногах — седло с серебряными украшениями. У пшавов обычай: когда человек умирает, его постель и вещи остаются неприкосновенными. В годовщину смерти созывают со всего села гостей, лучшие наездники садятся на коней и скачут прямиком через горы. Они должны в один день об'ехать родственников покойного и вернуться обратно. Кто придет первый, — получает лучшую вещь, любимую лошадь покойного или ружье, второй — седло, и т. д. Раздается все имущество, принадлежащее покойнику.

Засыпая, я видела, как вошла молодая вдова, поставила чашку с пельменями, которые были за ужином, и долго молилась. Через несколько недель, когда кончится траур, она должна будет выйти замуж за брата покойного, как того требует пшавский закон.

Из предосторожности мы не сказали даже своим хозяевам, когда едем дальше. На рассвете с трудом поймали в горах своих лошадей, оседлали и тронулись в путь.

...Граница Хевсуретии — Орцхали (две реки). Типичное бандитское место. Дорога вьется по дну узкого ущелья, стиснутого высокими скалами, за выступами которых чудится притаившаяся смерть. Высоко, высоко парят орлы. Милиционеры держат наготове винтовки и зорко смотрят по сторонам.
 
Имеется в виду то место, где сливаются Хевсурская Арагви и Пшавская Арагви.
 
— Несколько дней назад, — поравняв со мною лошадь, шепчет тов. Датико, — пшавы убили хевсура, который хотел перейти границу. Трех дней не проходит, чтобы в Магарос-Кари нам не сообщили о новом убийстве или ограблении на границе. Ты думаешь, нас сейчас не высматривают из-за какого-нибудь камня? Если не тронут, то только потому, что ты с нами.

Не знаю, чем об'яснить, почтительным ли отношением кавказских бандитов к женскому полу или счастливым случаем, но мы благополучно проехали скалы Орцхали и перешли границу Хевсуретии.
 
Посовещавшись, мы решили ехать не по берегу Арагвы, а верхней “бандитской” тропой. Нижняя дорога перед нами, как на ладони. Датико выбирает на дороге большой камень, целится и стреляет. Камень раскалывается. Представляю себе вместо Датико бандита, а вместо камня — живую цель, одного из нас...

Селения редки и расположены высоко в горах. Встречаются посевы и луга. Хевсуры в своих длинных до колен рубахах, с мешками на ногах (пачичи) и в кожаных лаптях (калабами) даже в поле за работой не расстаются с кинжалом и винтовкой, которая висит у косаря за спиной. Хевсуры-мужчины высоки и сильны; среди них попадаются красивые. Женщины стриженые и безобразные. Головной убор женщины — кольцо из материи, вроде тех, что разносчики подкладывают под лоток; бесформенные рубахи до пят из грубой домотканной шерсти подпоясаны ниже талии. На шее мониста. Оттого, что они всегда спят в ящике, наполненном соломой, в волосах их соломинки. Лица и руки лоснятся от масла, которым они промасливают и свои одежды (хесуры не носят белья и не умываются). Разговор хевсурок похож на вороний крик. Мои милиционеру свободно об'ясняются с хевсурами-мужчинами, но женщин не понимают.

Барисахо — большое селение на склоне горы. Ниже — белая в грузинском стиле церковь, выстроенная Николаем II, остов сгоревшей школы. Над всем селением возвышается квадратная башня с бойницами. Эту башню построил герой Суханавури, прославившийся своими победами над кистами. Кисты не давали житья хевсурам. Суханавури один пошел на них и возвратился с вещественным доказательством своих побед: с мешком, набитым головами убитых, среди которых была голова муллы. Кисты выкупили голову муллы у Суханавури за большие деньги. На эти деньги и выстроена башня. Вскоре после этого герой был убит кистами вследствие предательства шатильцев. С тех пор началась кровная вражда между хевсурами из Барисахо и из Шатили.

В Барисахо нас заметили. Навстречу спускается старик.

При помощи Датико я об'ясняю им зачем приехала и прошу дать мне проводника до Шатили. Мы все усаживаемся под деревом. Выясняется, что в Барисахо есть исполком, но председатель этого исполкома живет далеко в горах, и до него в сутки не дойти.

— Да вряд ли он тебе сможет помочь. Кроме печати у него ничего нет, ни одного милиционера. Мы очень рады тебе, живи у нас, но проводить тебя в Шатили не можем, так как сами туда не ходим. Шатильцы убьют и нас, и тебя.

Не возвращаться же обратно? И я решаюсь на крайнее средство.

— Если ваши мужчины трусы, — говорю, — то им надо ходить в юбке, а я одна пойду в Шатили.

Датико с большим смущением переводит мои слова. Что тут сделалось! Почтенный “ареопаг” поднялся на ноги и угрожающе зашумел. Из толпы молодежи, стоящей в стороне, выступил высокий хевсур и с гордо поднятой головой обратился ко мне. Датико переводит. Хевсур говорит, что он не может снести, чтобы руссис кали (русская женщина) думала о хевсурах, как о трусах. Недавно он убил одного шатильца, и ему нельзя показаться туда, но раз на то пошло, он согласен проводить меня, если я пойду с ним ночью.

Мы уговариваемся тронуться в путь на следующий день. Отец героя Суханавури, старик Гоготури, приглашает меня в свой дом. Дом его возле башни. Хевсурское жилище очень бедно. Снаружи, под навесом, сушатся кожи убитых животных и табак. Внутри, посреди довольно большого помещения, очаг. Вещей почти никаких нет. Кровать — деревянный ящик, в который брошена солома. Но множество медной посуды: тазы, котлы и т. п. Старуха-хозяйка у костра похожа на колдунью. Ее молодая невестка, вдова убитого героя, весело шутит под горой с милиционерами, подразнивает Датико, говоря, что он не умеет стрелять. Хевсурка держит доску — цель, а Датико стреляет. Во время выстрела хевсурка не дрогнула.

После героя Суханавури остался сын, мальчик лет 7—8. Я спрашиваю его об отце.

— Отца убили кисты. Когда мне исполнится 13 лет, я пойду и убью их.

Поздно вечером Датико сказал мне, что меня хочет видеть один человек, которому никак нельзя прийти в дом Гоготури.

Идем узенькими улицами, заваленными камнями. У одного дома передо мной вырастает хевсур — не преувеличивая — ростом под крышу; молчаливым жестом приглашает нас в дом. Присаживаемся к очагу. Великан-хевсур об'ясняет мне, при помощи Датико, что он скрывается от правительства. Еще в царские времена его преследовала полиция, как бандита. Теперь он подозревается в одном убийстве. Но он уверяет, что в последнем преступлении он не виноват. Убили пшавы. Он может доказать, выставить свидетелей. Ему надоело быть бандитом и скрываться в горах. Тем более, что недавно он женился. Взял себе в жены дочь старика Гоготури против воли последнего. Гоготури поклялся ему мстить, но если правительство его амнистирует, то можно будет помириться с сердитым тестем. Его просьба ко мне — передать наркомвнуделу, т. Гегечкори в Тифлисе об этом его желании. В доказательство того, что он не годится в бандиты, великан показывает мне изуродованную ужасной кинжальной раной руку. Впрочем, я не видала ни одного хевсура, который бы не был ранен. Решительно у всех на лице и руках кинжальные отметки.

На утро, когда я и мой проводник — хевсур Миха Кераули — садимся на лошадей, выбегает из соседнего дома взоволнованная хевсурка и начинает осыпать меня, повидимому, упреками. Хватает камень и пускает в мою лошадь. Я ничего не понимаю. Что надо ей?

Миха Кераули смущенно молчит. От'ехав и оглянувшись, я увидела, что хевсурка забрала свои вещи из дома и уходит в горы. В пути Кераули признался, что это была его жена, которую смутило, что “руссис кали” уводит куда-то ее мужа. Так это была сцена ревности! Я подарила Кераули для его жены разных безделушек: лент, ниток, душистое мыло.

Он расцвел и заявил, что перед такими подарками его жена не устоит, и они помирятся.

...Ущелье то расширяется, то суживается. Горы становятся все выше и выше. Возле одного селения мы проезжаем мимо “икон” — подобие языческого капища, в углублении которого высечено на камне какое-то изображение. Внутри сложенной из камней часовни котел для варки пива и очаг. У каждого селения имеется своя “икона”. Земли икон обрабатываются миром. Собранный урожай идет на пиво, которое варят во время больших праздников с жертвоприношениями. Священников в Хевсуретии заменяет хевис-бери (монах ущелья).

Ближе к селению Аче начинаются большие посевы. Дома в большом селении Аче в 3—4 этажа, прилеплены к скале, при чем крыша первого этажа является двором, террасой для второго. 3 первом этаже помещается скот, во втором живут люди, в третьем хранится сено.

По ту сторону реки, на склоне горы, виднеется сожженное во время прошлогоднего челокаевского восстания селение Бисо.
 
Сейчас от Бисо мало чего осталось, но оно находилось на правом берегу реки, почти на современной трассе. Получается, что Рихтер ехала по левому берегу. Удивительно, что она исхитрилась обойти стороной и Гудани и Хахмати и даже не упомянуть о них.

Горы Хевсуретии подавляют.

Мы поднимаемся на один из самых трудных перевалов — Датвисджвари (в переводе: медвежий крест). Сбоку высится снежная вершина Чаухи — одна из самых высоких вершин Кавказа. Местами лежит снег, холодно, а всего час-полтора назад мы не знали, куда деваться от палящих лучей солнца.

На наше счастье навстречу нам попадается хевсур с осликом и привязанным к седлу хорошеньким барашком. Хевсур направляется с жертвенным барашком в село Чала к “иконам” на праздник успения богородицы. Он останавливает нас, чтобы по обычаю угостить аракой. Арака противна на вкус и пахнет бурдюком, но, чтобы согреться, я делаю несколько глотков из рога.

На обратном пути мы встретили того же хевсура. Араки в бурдюке уже не было, от хорошенького барашка остались только легкие и сердце, которые он вез домой.

По ту сторону перевала мы всюду встречаем погибшие посевы, побитые морозом. Потом снова едем низом, по берегу реки. Лошадь хевсура не поспевает за нами и то и дело спотыкается. Раза два он перелетает через голову своего коня. Но мой иноходец бесподобен, я не чувствую его под собой.

... Квадратная башня. На скале развалины старого замка и, словно прилепленное к горе, селение Лейбайскари.
 
Вот эта башня. От селения уже ничего не осталось, только несколько фундаментов. Издалека местность выглядит так:
 

 
Наше неожиданное появление вызывает переполох. Хевсуры и хевсурки спешат к нам со всех сторон. Даже пастух забыл свое стадо, сошел с горы и, опираясь на длинный посох, во все глаза смотрит на нас. Хевсурки рассматривают меня с неменьшим интересом, чем я их. Щупают материю моего костюма, дивятся на высокие каблуки моих ботинок. Я захватила для подарков всяких мелочей, в том числе мыла. Но оказывается, хевсурки даже не знакомы с его употреблением. Больше всего их прельщают блестящие пуговицы, а мужчин — спички и бумага.

Мы останавливаемся в доме хевсура, у которого две жены. От первой не было детей, поэтому он взял вторую, не прогоняя первую. Это принято у хевсуров. Старшая жена с радушной улыбкой ставит перед нами деревянные чашки с твердыми, как камень, лепешками и сыром. Все — и руки хевсурки, никогда не видавшие мыла, и хлеб, и сыр — настолько не аппетитно и грязно, что несмотря на голод, я едва могу проглотить кусок, чтобы не обидеть хозяев.

В Лейбайскари когда-то был исполком, но давно прекратил существование. Бывший председатель этого исполкома немного говорит по-русски. От имени всего села он выражает мне признательность за мой приезд ("с 1914 г. к нам никто не заглядывал"), просит выслушать его и передать потом его слова в Тифлисе. Он говорит, что положение хевсуров стало невыносимым. Они заперты в своих горах и не могут привезти ни соли, ни муки. За пуд соли они охотно дают 3—5 пудов масла, но нет охотников рисковать жизнью.

В начале августа выпал снег и уничтожил все посевы, так что в этом году они даже не будут собирать. Молочные припасы гибнут без соли, — одним словом, зимой предстоит голодная смерть, если не будет помощи. Нет доктора, нет лекарств. Все поголовно больны лихорадкой. Появилась чахотка. Хевсуры согласны даже на переселение, лишь бы какое-нибудь спасение.

— Передай, что мы признаем советскую власть и просим нам помочь — защитить нас от кистов или дать нам патронов, чтобы мы сами могли защищать себя (Вернувшись в Тифлис, я исполнила поручение хевсуров. Грузинское правительство направило в Хевсуретию муку, соль, мануфактуру и наладило дальнейшую связь).

Из Лейбайскари я должна была выехать вдвоем с Миха Кераули, но в последнюю минуту милиционеры решили, что не оставят меня и поедут с нами.

Под вечер мы выехали из Лейбайскари.

Извилистое ущелье становится все уже и теснее. В боковых ущельях видны неприступные старинные крепости и развалины башен. Скалистые горы обросли мохом. Кое-где из скалистой щели вылезает куст. На дне ущелья ревет бурная Арагва. Тропа вьется по краю пропасти; мы с трудом переходим с помощью связанных винтовок.

В горах быстро темнеет. Надвинулась темная, темная ночь. Ни просвета, ни звездочки над головой. Только по заглушенному шуму на дне ущелья я догадываюсь о глубине пропасти под нами.

Лошадь идет сама, я давно бросила повод...

Миха Кераули — впереди со своей винтовкой; весь внимание и настороженность.

Так, в полной темноте, по краю пропасти, мы едем уже несколько часов. Устав от нервного напряжения и длинной дороги, отчаявшись когда-нибудь добраться до Шатили, я предлагаю Кераули дождаться рассвета под скалою. Но он молчит, к чему-то чутко прислушиваясь, готовый каждую минуту спустить курок. Вскоре он заставляет т. Сулаберидзе снять белую папаху (хорошая мишень) и сам снимает башлык. До сих пор я видела перед собою в темноте два движущихся белых пятна, а тут они исчезли. Не знаю, как случилось, но мы с Датико (он ехал последним) отстали. Помню, в одном месте, на дне ущелья, тропа пропала, и мы попали в водоворот ледяной Арагвы по брюхо лошади. Нас стало относить течением назад. Датико кричал, звал Сулаберидзе и Кераули, но его крики пропадали в реве Арагвы. Умные лошадки как-то сами выкарабкались по камням, и мы снова стали подниматься вверх. Одежда намокла и прилипала к телу, как ледяной компресс.

... Давившие, словно стены склепа, скалы неожиданно расступились. Стало чуть посветлее, а впереди — наконец-то — огни Шатили. Вот и наши спутники. Залаяли собаки. И сейчас же, — должно быть шатильцы привыкли к ночным тревогам и постоянным нападениям, — в разных местах зажглись смоляные факелы, при красноватом свете которых я увидела башни и стены Шатили, знакомого мне по выцветшим гравюрам старых английских художников, и шатильцев с винтовками на высокой стене из камней.
 
Неужели там была внешняя стена?

Нас окружили. Мою лошадь кто-то ведет под уздцы.

Я не знаю, гостья я или пленница.

Большое наслаждение — снять тяжелые намокшие башмаки и греться у очага. Глаза слезятся от едкого дыма, но это пустяки. В подвешанном на цепи, над огнем, большом котле вскипает молоко; хозяйка, молодая женщина, позвякивая монистами (дзыви), засыпает в котел кукурузную муку. Мы с аппетитом уничтожаем вкусную молочную, кукурузную кашу, щедро политую топленым маслом. Хозяин — шатилец, бывший солдат русской армии, немного говорящий по-русски, дает нам насытиться, потом между нами происходит такой разговор:

— Откуда ты приехала?

— Сейчас из Тифлиса, а сама из Москвы.

— Сашу Гегечкори знаешь?

— Знаю. Наркомвнудел Грузии.

— Ну, опиши, каков он. Описываю.

— Да вот смотри, — прибавляю, — мандат подписан им.

Допрос окончен с благоприятным для меня результатом. Шатилец становится любезнее и разговорчивее.

— Ты не обижайся на меня. Друг Саши — наш друг. Сашу мы знаем, он у нас ночевал, и я его провожал, на спине нес, когда он, раненый, после операции, пробирался с Северного Кавказа через Хевсуретию. Он у нас скрывался от меньшевиков. А нового человека мы боимся, провокации боимся. Это хорошо, что ты к нам приехала. У нас с 14-го года никто не был, газет мы не видим, сами никуда из своих гор не выходим. Завтра созову стариков — сход, ты нам все расскажешь, что делается на свете, а мы тебе — о своих делах.
 
Шатили
 
Проснувшись на следующее утро, я прежде всего с интересом оглядела окрестность. При дневном свете стены и башни Шатили были не менее величественны, чем ночью, при свете факелов. Над Шатили поднимаются горы главного Кавказского хребта, убеленные сединой снегов. Во все стороны лучами расходятся ущелья, с серебристыми, ужом извивающимися, горными речками. В центре села — часовня.
 
Часовню не заметил.
 
— Старики собрались и ждут тебя. Я сижу на камне, а передо мною человек десять сребробородых стариков. На их ветхой, изношенной перанчи (рубахе) чуть заметны следы бисерных крестов, старинной вышивки, которая могла бы стать украшением любого музея. Вокруг нас кольцом сомкнулись шатильцы. Некоторые в полном боевом рыцарском облачении. Жалею, что со мною нет кинооператора.

Действительно, шатильцы знают о том, что делается на свете не больше, чем о луне. Самый старший из стариков задает мне такой вопрос:

— Кто теперь в России царь? Внимательно выслушав меня и подумав, он задает мне другой вопрос:

— Разве у советского правительства нет врагов, что нас не призывают? Или советские вожди не знают, какие мы воины?

— Ты напиши в своих газетах и расскажи в Тифлисе, что мы тебе скажем. Мы живем в своих горах, как арестанты. Даже ночью не выпускаем винтовки. Наши женщины выплакали свои глаза. Мы ждем, чтобы правительство дало нам порядок, а не то уйдем на другую землю.

Шатильцы подтвердили все то, что я слышала уже от лейбайскарцев: дороги закрыты, мороз побил пшеницу, нет ни муки, ни соли, зимой—голодная смерть.

Все население Шатили вышло нас проводить. Когда я уже сидела на лошади, ко мне подошел статный шатилец и задал мне несколько довольно странных вопросов:

— Зачем ты к нам приезжала? Зачем спрашивала, сколько у нас земли? Англичане и французы, которые раньше приезжали к нам и пишут книги, не интересовались этим. Твое правительство хочет заставить нас платить налоги?

— Ты знаешь, кто это был, — сказал мне, Датико, когда мы от'ехали, — самый главный их бандит Ликокели.

Шатильские старики поручились, что со мною и моими спутниками ничего не случится в их горах. Слово кавказцев верно...

В одном месте из кустов кизила, по ту сторону реки, вдруг показалось трое всадников — хевсуры с винтовками — и крикнули нам, чтобы мы остановились.

— Бандиты, — шепнул мне Датико. — По ту сторону реки никто, кроме бандитов, не ездит.

Миха Кераули спустился к ним, о чем-то поговорил, и мы поехали дальше. Миха Кераули так и не сказал нам, кто были эти всадники и зачем они нас остановили.

Вечером, когда уже стемнело, мы под'ехали к сел. Чалай-Сопели. Возле “икон” собрался народ со всей окрестности для жертвоприношения. Нас остановили. Не совсем твердо стоявший на ногах хевсур поднес мне рог с черным пивом “люди”. (вообще-то ЛУДИ)

— Выпей, сестра, не обидь нас.

Датико и Сулаберидзе пьют из своих войлочных панам, которые в необходимых случаях заменяют им ковш.

Женщинам присутствовать при жертвоприношении не полагается, но меня, как иностранку, приглашают в часовню. Часовня из камней, без окон, вдоль стен лавки, посреди очаг, в углу стол, уставленный всевозможными серебряными сосудами: сливочник, сахарница, кофейник, бокал и т. д. К краю сосудов прилеплены зажженные свечи. Напоминают елку. Тут же лежат лепешки на масле с начинкой из поджаренной тиуки. Хевис-бери (монах ущелья), встав лицом к востоку и простирая руки над зажженными свечами, говорит какую-то молитву, упоминая имена царей Вехтанга, Ираклия, св. Георгия. Хевсуры слушают молча, стоя друг перед другом и в известных местах молитвы разом поворачиваются к востоку и крестятся. Потом Хевис-бери раздает присутствующим серебряные сосуды с “люди”, мне подают в старинной работы серебряной сахарнице. Все смотрят на меня. Я в большом смущении. Помню, что надо выпить, но что делать со свечей? — Тушить или нет?

Тушу и делаю погрешность против хевсурского этикета.

Остальные пьют, подпаливая себе носы огнем свечи. Все усаживаются вокруг очага, обносят пивом, аракой, лепешками, шашлыком из жертвенного барашка. Подходят новые гости, церемония начинается сначала — так до утра. Все село навеселе. Мои милиционеры тоже угостились через край. Все это меня вовсе не радует. Ссылаясь на усталость, прошу проводить на ночлег.

Ночь темнее, чем в арабской сказке. Впереди идет проводник-хевсур, сильно подвыпивший, за ним едут, едва держась в седле, Кераули и Датико, я — последняя. Днем до села, казалось, рукой подать, а ночью путь кажется бесконечно длинным. Спустились к реке, перешли брод, поднимаемся вверх. Ни зги не видно. Под'ем крутой, недавно прошел дождь, лошади скользят. На верху горы из дома вышла хевсурка с масляным светильником. На миг осветились крутой склон, обрыв, плетень и зеленый табак. Но хевсурка, должно быть испугавшись русской речи, скрылась со своим светильником в дом; сразу стало еще темнее. Наши лошади испуганно шарахнулись в сторону. Хевсур, шедший впереди, упал, потянул за собою лошадь Датико, на них наскочила лошадь Кераули. Образовалась каша из людей и лошадей. Моя лошадь упала на колени, я ее удержала на поводах. Она вскочила, но сейчас же села на задние ноги, опять вскинулась со мной через какой-то плетень. Я успела высвободить из стремян ноги и падая старалась упасть подальше от того места, где слышался лошадиный храп, звон копыт, ругань хевсуров и Датико. Лежу в грядах табака. Цела. Снизу к нам бегут на помощь хевсуры, слышу отчаянный голос т. Сулаберидзе:

— Где русис кали? Где русис кали? Осветив место происшествия, мы извлекли из-под лошадей хевсура-проводника, Миху и Датико. Все отделались одними ушибами.

Я проехала всю Хевсуретию до Шатали и вернулась обратно благополучно. Хевсуры произвели на меня самое лучшее впечатление. Своеобразно честный, мужественный и умный народ. Несомненно талантливый. Как они говорят, какие художественные образы!

Раньше хевсуры недоверчиво относились ко всяким “вторжениям” в их горы и “просвещению”. Теперь они сами призывают советское правительство.

Я счастлива, что могла напомнить об этом забытом, но многообещающем народе.
 
Яндекс цитирования
© travelgeorgia.ru 2010-2024
контент распространяется на условиях лицензии Creative Commons Attribution-ShareAlike 3.0

Страница сформирована за 0.040258884429932 сек.